на пальцах остается кровь и пепел, — резиновые подошвы втаптывают в грязь окурок от дешевых сигарет и чужое лицо, что уже давно потеряло свой прежний вид, — джено зло сплевывает себе под ноги, поднимая с асфальта свой разбитый телефон. такой же разбитый, как и он сам: рука придерживает бок, в попытках сосчитать оставшиеся целыми ребра, губа саднит и мутная пелена перед глазами предвещает, минимум, сотрясение.

минимум, — потому что ходить он почти не может, — ноги словно из ваты, — джено их почти не чувствует, но до собственного жилья все же доползает. жилья, а не дома — дом там, где тебя кто-нибудь ждет; джено уже давно никто не ждет, — даже заблудший наркоман за очередной дозой не ошивается возле порога, — квартира встречает его сквозняком и запахом пыли.

джено думает, — у него внутри всё точно также: деревянная входная дверь на скрипящих петлях и воздух из песка и грязи. в его квартире никто не живет, как и в его душе, — жильцы давно съехали или померли, пожалуйста, не стучите, вы создаете лишний шум.

лишний шум создает пластмассовая баночка обезбола, выскальзывающая из потных ладоней прямо на дощатый пол, — последняя надежда на избавление от ощущения раздробленных костей закатывается под диван, напоследок мелькнув белым боком в свете тусклых ламп.

это почти невыносимо.

невыносимо-противно ощущать себя настолько слабым, — узы соулмейтов не сделали его сильнее или хоть капельку счастливее, — уязвимость мерзким чувством передавливает сорванное горло, цепляя за жабры на крючок. их последняя встреча с донхеком отдает болью похлеще ноющего после драки тела, — где-то глубоко внутри сожаление пожирает джено заживо.

сожаление, что не пришел на вторую встречу, — на самом деле, даже не попытался узнать адрес заранее, — когда чужой ботинок опускался на его ребра неподъемной тяжестью, искать донхёка было уже поздно.

как и поздно приносить извинения, — у джено под ребрами вместо сердечной мышцы — дыра, вместо «прости» целый ворох ядовитых фраз на сдачу, — он этими фразами в хэчана гвозди заколачивал (в крышку гроба их взаимоотношений), чтобы, спустя время, взрастить в себе дерево из сожалений и позволить в себя корнями вплестись.

за неделю в бесконечных провалах памяти джено смутно помнит приходящих людей: соседка, что за лишнюю дозу готова принести ему еды и достать обезболивающее из под дивана; гиковатый студент-медик, что помог сделать перевязку за постоянную скидку на дурь и немного на порошок. ли джено стискивал зубы и принимал чужую помощь почти в бессознательном состоянии, — в своих беспокойных снах он всегда видел только одно лицо.

знакомый голос выдирает из сна так же быстро, как пробка вылетает из бутылки шампанского, — рука непроизвольно тянется к ноющим вискам в попытках приглушить тупую боль, что ножом проходится вдоль бьющейся вены, выворачивая наизнанку крупицы спокойствия последних трех часов.

у джено вид побитой псины, — гематомы по лицу разошлись желтеющими синяками и кровоподтеками, но попытки передвигаться по квартире выглядят, определенно, успешнее, чем его физическое состояние.

дверь распахивается без замочного щелчка, — видимо, кто-то из последних его посетителей не закрыл её до конца. впрочем, у него в квартире и воровать особо нечего (если не знать, где конкретно искать); уставший взгляд скользит по глади смуглой кожи, кончик языка — по пересохшим губам, болезненно вспоминая чужие поцелуи; на вкус, как ненависть приправленная горечью и острым желанием быть хоть кому-то нужным, до свиста в легких, до боли в пальцах, что так отчаянно цеплялись за его напряженные плечи и не хотели отпускать.

«лучше бы и не отпускал, — вгрызся бы зубами в шею, кожей сросся, как срослись наши метки по кромке уха», — под ребрами пустота затягивается узлом.

— ты не успеешь меня убить, — от твоей болтовни я умру быстрее.

диалог дается с трудом, — кашель стягивает грудь, вынуждая ладонью опереться на ближайшую стену, — проходи уже, пока я не откинулся в ожидании.

зрение все еще теряет в фокусе, но даже этого достаточно, чтобы заметить, что его побои не прошли для донхёка бесследно: наигранная бодрость и желание убивать тушились об чужую, тщательно спрятанную слабость, — джено хотел бы этого не знать, но ощущал эту боль как свою.

гребанная метка.

определенно, виновата метка, а вовсе не то, на что джено так упорно закрывал глаза: они с хэчаном одинаково больные, рожденные под несчастливой звездой с клеймом пожизненных неудачников, — определенно, виновата метка, —

а не то, что дыра под ребрами затягивается с каждым его касанием.

— я был не в состоянии тебя искать. извини.

все, что может выдавить из себя ли джено разбивается об чужой укоряющий взгляд, — расстояние до дивана кажется непреодолимым, но ладони упорно скользят вдоль шершавых стен.

ли джено ненавидит казаться слабым, но дело в том, что его самая большая слабость, —
[indent] ли донхёк и его поцелуи со вкусом ненависти и мятного капучино.

[AVA]https://forumupload.ru/uploads/001b/2a/65/3/870076.png[/AVA]
[NIC]Lee Jeno[/NIC]

— я забыл, каким ты можешь быть болтливым.

я забыл, каким ты можешь быть мягким в моих руках, — с одного касания губ тепло растекалось расплавленным оловом по венам, — через сердце и до самых кончиков пальцев: тех самых, что целовали уголок рта, взгляда дикого не отрывая, но после оторвав себя как пластырь, — быстро и болезненно, оставляя после себя лишь жжение на поверхности кожи.

(и внутри).

у джено всё тело — в синяках и шрамах, но самый глубокий порез всегда остается в душе незаживающим рубцом: внутренности — сплошь мясорубка, от воспоминаний боль сворачивается змеей и кусает прямо в открытую рану, — в полутемной комнате чужое дыхание спотыкается о его тяжелый взгляд.

впрочем, как и всегда между ними.

— если бы я был инвалидом, ты бы ко мне не пришел.

оставил бы подыхать, как самую слабую собаку в упряжке, — правила жизни высечены у него чужой кровью под ногтями, неровной татуировкой на правом предплечье, — слабый, значит мертвый, а трупы никому не нужны, даже если они всё еще «ходячие», — пальцы тянутся к стакану воды, чтобы промочить горло: донхёк в его квартире дурацкими шутками снова устраивает пожар.

— я и так популярен у девчонок. представь, даже улыбаться не надо.

огрызается на автомате, но без привычной злости, — усталость берет свое и джено позволяет себе опуститься на диван, оставляя между ними безопасное расстояние, — недостаточное, чтобы не слышать укоряющий вздох, но хватит для быстрого взгляда исподтишка.

— нужно просто иметь в кармане пакетик с дурью, хэчан. можешь взять один со стола, — авось и тебе перепадёт.

конечно же, он поймет — донхёк всегда понимает все слишком правильно, — пугающее откровение накрывает ли джено с головой, когда глаз цепляет покат смуглой шеи, — чистой, словно не он две недели назад оставлял на ней свои метки, — рука бессознательно касается края собственного уха, посылая по телу от резкого движения глухую боль.

— сука, как же...

больно.

между ними связующая нить давно порвалась, — вместо неё теперь мост из диалогов со скрытым смыслом, — разговор пробивает двойное дно ржавым тупым ножом, чтобы в конце пройтись вдоль плеча уроборосом.

тем самым, что пылает на кромке уха, — прекрати быть таким участливым, таким правильным, таким... он никогда не признает даже с острым лезвием у горла, что в каждой глупой шутке, в каждом дурацком движении ему навстречу, джено, несомненно..

(прекрати быть таким нужным. я не хочу нуждаться в тебе.)

я не хочу собирать с твоих губ влагу горячим языком, разбивая реальность о пьяные поцелуи, — между нами не может быть ничего, кроме ненависти, — джено чувствует внутри себя лишь горечь и выжженное поле, — с признаниями они уже задержались на пару лет.

— с первой помощью ты немного опоздал. да и со второй тоже. но можешь достать банку обезболивающего из под дивана, например.

речь дается сложнее, чем вялая попытка дотянуться до подушки, — джено ненавидит казаться слабым, но это единственное, что ему остается в ситуации, когда главной проблемой, вместо сломанных ребер, становится твой соулмейт.

— ага, обязательно отправлю почтового голубя в следующий раз. «дорогой ли донхёк. сегодня погода — пасмурная, а мне — не здоровится. я забрызгал кровью пол и немного шторы. приезжай скорее, надо постирать тюль. твой соулмейт». так подойдет?

война между ними никогда не закончится, но обойма пуста, а у джено не осталось никаких сил — никаких сил на то, чтобы избегать чужого взгляда, — между ними комнатная пыль превращается в электрический разряд.

— умеешь делать перевязку?.. у меня сломано несколько нижних ребер.

а еще барахлит сердечная мышца, — всё болит в ней, словно сплошной надрыв.
[AVA]https://forumupload.ru/uploads/001b/2a/65/3/870076.png[/AVA]
[NIC]Lee Jeno[/NIC]

почему ты такой?..

почему ты снова и снова возвращаешься ко мне — на этой выжженной земле нет ни одного живого места, — посреди могил несбывшихся надежд покоится ли джено, — ( безымянное надгробие без эпитафии ), — только несколько окурков от сигарет подле и черное холодное небо сверху.

такое же холодное, как ухмылка, что обычно расползается по лицу глубокой трещиной, — джено смотрит на донхёка и ломается, крошится, сыплется под ноги белой известью, — можешь ли ты хоть на секунду перестать быть таким всепрощающим?..

таким правильным, — метка соулмейта горит на ухе, тянет вниз неподъемным грузом, но пальцы хэчана проходятся по ней с излишней нежностью, — джено отводит взгляд, ощущая внутри себя чужое тепло.

такое горячее, что можно обжечься, — у джено нет свободного место на теле, чтобы оставить еще и парочку ожогов, — там, где пальцы соулмейта касаются колена, остается алый след.

( на сердце. )

— хёк, — короткое прозвище непривычно режет слух, заставляя передернуть плечами, — я понимаю, что для тебя наличие соулмейта — великий праздник. но ты не можешь выкинуть одной татуировкой из нашей биографии многолетнюю историю взаимной неприязни.

истина на вкус как желчь, но еще больнее взгляд напротив, — джено вздрагивает от чужого касания к лицу, — слишком непривычному и осторожному, словно хэчан боится его спугнуть, но

правда в том, что джено и сам боится.

боится почувствовать что-то кроме злости и неприятия, — ли донхёк должен его ненавидеть, но ощущает только чужое беспокойство и.. нежность?

нежность опаснее яда, — джено никогда не любил, избегал отношений, как раненное животное избегает огня, — перед глазами распускаются сцены скандалов давно почивших родителей и роспись из синяков на шее матери, — если любовь выглядит так, то ему она не нужна.

и соулмейт ему не нужен, — не нужны его дрожащие пальцы на подбородке, ощущающиеся как острие кинжала у самого горла, — чуть надавить и вспороть бледную ткань кожи, — лучше убей меня вместо своей любви.

— хёк, ты такой дурак. реально действующее лекарство — это ты.

ты, находящийся в моей квартире, лучше любых таблеток — с каждой минутой, проведенной с соулом, дышать становится гораздо легче, — джено цепляется пальцами за чужой ремень, утыкаясь влажным лбом в растянутую футболку и делая глубокий вдох.

словно перед прыжком в ледяную воду, — поцелуй в ключицу не должен был быть таким: словно все время мира у них украли и на легкое касание губ есть только краткое мгновение, застывшее в вечности, — сквозь туман в голове ли джено впервые ощущает не свои эмоции, чтобы в следующую секунду захлебнуться ими и пойти ко дну.

— не надо мне стирать шторы, господи, я пошутил. думаю, после стирки они совсем развалятся. примерно, как я.

отшучиваться, отодвигая донхёка на безопасное расстояние — типичное поведение загнанного в ловушку зверя, — пальцы беспомощно дергают за край собственной грязной майки в тщетных попытках ее стянуть.

— я не смогу со сломанными ребрами. тебе придется ее разрезать.
( надеюсь, прирежешь и меня в конце ).

старенький телефон ложится в руку приятной тяжестью, — джено вручает трубку хэчану ( словно сердце ) почти сдаваясь, — разве что белым флагом не машет: у меня по тебе болит наше истертое в памяти прошлое, — чужой номер сохраняется в телефонной книжке на коротком наборе первых цифр.

— ты. болтливое создание. если будешь доставать меня сообщениями, — я тебя засуну в блок.

звучит как угроза, но на самом деле джено лишь оттягивает момент, когда чужие ладони окажутся на его оголённом теле, — на его оголённых нервах, — в голове с первым щелчком ножниц невидимый оркестр начинает играть похоронный марш.

невыносимый.

абсолютно невыносимый, как пчелы в разгар цветения, как слова, что входят в сердце под прямым углом, — джено не может сражаться с донхеком, только не сейчас — когда эти пальцы вплетаются в его волосы, как будто всегда находились здесь, — нерушимой константой в его жизни.

а, ведь и правда, — хек белой нитью тянется сквозь детские годы, остается в омутах памяти самыми яркими вспышками, — зачастую неприятными, чуть реже — по-глупому смешными, — джено помнит каждую дурацкую шутку, каждый подкат, который хек, несомненно, достал из недр интернета, — помнит и в сознании хранит под табличкой «мне нравится, но».

это «но» между ними опускается черным занавесом, финалом с плохим концом, где после титров не покажут дополнительных сцен — зрители покинут зал, так и не разразившись аплодисментами.

джено в аплодисментах не нуждается, как и не нуждается в одолжениях, — донхек заставляет поморщить нос от очередной правды, — истины сегодня больше, чем таблеток в закатившейся под диван банке, и пользы примерно столько же — абсолютный ноль.

— твоя ненависть никогда не была всерьез, да?.. мне казалось, что для тебя это что-то вроде развлечения. ну, знаешь, ежедневная игра по типу «как достать соседа», только вместо соседа — я.

а вместо клавиатуры — мои нервы, — джено на автомате касается бинтов сухими пальцами, — спрашивать, где он научился перевязке, совершенно не хочется. не хочется думать, что клоун-ли-донхек действительно может быть серьезным. не хочется думать, что кроме искрометных шуток, его соулмейт способен на что-то большее, что он — гораздо лучше, чем джено о нем думал.

ли джено никак не может смириться с тем, что хёка он не заслужил.

шутка про шторы отражается на уставшем лице чуть дрогнувшей непривычной улыбкой, — хэчан умело пробивает брешь в его обороне, проходясь по самым чувствительным местам с точностью сапера, — как будто уже слишком давно и хорошо его выучил.

— не смотри на меня так. ты застал меня в момент слабости. тебе придется забыть то, что ты видел. иначе, мне придется тебя убить.

это до боли просто: шутить в ответ, пусть даже так неловко и рассеянно, — взгляд блуждает по комнате в поисках стакана с водой, — хочется то ли промочить горло, то ли попробовать утопиться, — лишь бы не ощущать на себе чужое внимание, — щекочущим горло пером.

— если когда-нибудь мы с тобой дойдем до принятия, то «принимать внутрь» будешь ты.

шутка ниже пояса, но правды не изменит, — он принимает джено уже сейчас.
таким какой есть.
со всеми «но» и «вопреки», принимает каждую ядовитую фразу почти внутривенно, — посмотри на меня, я весь сделан из разочарований и грязи, — но проблема в том, что донхек не боится испачкаться.

— я работаю вышибалой, а не проституткой, хек, какие еще поцелуи ты там хотел ощутить. и, кстати, тебе придется с этим смириться.

смириться с постоянной болью в костях, как однажды ты смирился со мной, — у джено все тело — сплошная картина художника-экспрессиониста, только вместо кисти — теплые ладони, скользящие по чужим мазкам.

— послушай. я не могу бросить работу, окей? я знаю, что ты боишься за свою-нашу целостность, но так, как в этот раз — бывает редко. обычно, страдают от меня, а не наоборот. поэтому ты будешь в порядке почти всегда.

джено лжет, потому что он сам давно уже не в порядке. не в порядке со своей семьей, не в порядке с собственной головой, — даже с соулмейтом у него все, блять, не в порядке. кому нужен порядок, если вся его жизнь — череда хаотичных событий? и ни одной, мать его, закономерности.

— как тебе помочь?.. хмм... ты можешь зашить на мне майку обратно, например.

упрощая — отшутиться // сказать то, что действительно важно — очень сложно. просить о чем-то другого, не отдавая ничего взамен — еще сложнее. ли джено ненавидит ходить в должниках, но хек оплаты и не требует, — на губах расцветает фантомное ощущение мятного капучино.

— ладно. ты мог бы.. мог бы остаться на пару часов?.. когда ты физически рядом мне становится легче. и я давно не ел, да.

и давно не доверял людям.
сказать легче, чем сделать, но..
взгляд напротив не дает сомневаться.

— спасибо.

спасибо, что все еще здесь, — благодарность обвивается вокруг смуглого запястья подрагивающими пальцами, легким поглаживанием тыльной стороны ладони, — джено бы приложился к ней губами, если бы хотел похоронить их одним выстрелом, —
там, где их взгляд пересекаются, прошлое превращается в пыль.