[NIC]Lee Jeno[/NIC]
это похоже на чистилище: раз за разом отказывать донхеку, отмазываться от очередной встречи, избегать его присутствия почти постоянно, пока их связь позволяет держаться на расстоянии. в телефоне на быстром наборе слово «нет» разбавляет их диалог (на самом деле — почти всегда монолог из мемов) словно чернильная клякса чистый лист бумаги.

нет, хек, сегодня не получится.
нет, хек, и завтра тоже.
нет, на день рождения я не смогу прийти.
нет, работа.
нет, никак.
нет. нет. нет.

джено блокирует экран, чтобы в следующую секунду надавить подушечками пальцев на уставшие веки. не то что бы он не хотел поздравить своего соулмейта, — вообще-то, хотел, вообще-то, даже подарок купил. ну, как подарок — коробку чупа-чупсов, чтобы было чем заткнуть болтливый рот и подвеску на шею (вероятно, чтобы задушить), — с небольшого медальона на джено с прилавка смотрели знакомые змеиные глаза.

мимолетное касание к метке разбегается теплом по телу, — джено все еще игнорирует их связь, но с каждым годом чувствует больше, чем ему хотелось бы. особенно, когда донхека нет рядом, когда его голос не бередит и без того больную голову, когда не приходится защищаться от его агрессивного флирта и очередных попыток сблизиться.

когда донхека нет рядом, джено впускает его в себя.

это ощущается как затянувшаяся меланхолия: у джено внутри — словно крюками все внутренности выкорчевали, пережевали и наружу выплюнули, — боль соулмейта больше похожа на фоновую грустную музыку, — джено ставит ее на репит каждый день в надежде, что когда-нибудь хек перестанет за него цепляться и пластинка, наконец, сменится.

на самом деле, джено — страшно.
страшно, что хек найдет кого-то другого, кому будет выносить мозг своей болтовней, кому будет строчить по сто сообщений каждый день, отправлять глупые мемы, где половина из них про то, что у джено гранит вместо сердца. «ты такой бессердечный» — скажет ему очередная тупая сука после совместно проведенной ночи. «ты такой бессердечный» — скажет младший брат, когда джено потушит окурок о родительскую могилу. «дай мне помочь тебе, это нужно нам обоим» — скажет донхек и привычно запустит пальцы в его растрепанные волосы. почему-то, из всех людей хочется верить только ему.

но давать ложных надежд джено не хочет, — день рождения словно синоним обещаний; задувать свечи, загадывая желания, которые никогда не сбудутся, так же глупо, как приезжать к донхеку. он видел его щенячьи глаза, он знает — хозяин вечера всегда именинник. а, значит, ему и решать, какое блюдо подавать первым.

на блюде, как всегда, окажется джено.
донхек его проглотит целиком и даже не подавится.

прости, не в этот раз.

совесть почти не просыпается, но у его соулмейта свои планы.
как и всегда.

это было слишком ожидаемо: какой-то бар, непослушные пальцы на клавиатуре телефона и пьяные глупости, которые приходят на мобильник с частотой, превышающей предел терпения. у вас новое входящее сообщение от ли донхека — хотите повеситься или сделаете это позднее?

джено обреченно забрасывает подарок на заднее сидение такси и выезжает по незнакомому адресу. его соулмейт невозможный, — он размышляет над их странной связью, пока добирается до злополучного бара, и приходит к неутешительным выводам.

джено — упертый баран, но хек — еще настойчивее.
джено отказывает, хек — все равно добивается своего. будь то его футболка или совместная ночевка, прогулка за сигаретами или желание увидеть соулмейта в собственный день рождения. пусть не сразу, а со временем, но ли донхек всегда получает то, чего хочет.

***

маленькая истерика на его груди пробивает в граните брешь, — донхек ужасно пьян, а еще — ужасно беспомощен; джено ловит его в кольцо своих рук и прижимает взъерошенную макушку к груди: такой дурацкий воробей, что-то возмущенно чирикает, — джено боится впускать хэчана прямо сейчас, но чувствует на кончике языка чужой хмель.

— ты скинул адрес, я приехал. эй, я действительно здесь.

под ладонями собирается тепло: джено это тепло бережно сохраняет в памяти, пряча там, где никто не найдет (даже он сам). пальцы скользят по кромке пунцового уха, — там, где у донхека такая же татуировка, — непослушные пряди путаются в его руке, оставляя глубоко внутри щекочущий восторг, настолько несвойственный джено, что на секунду он даже теряется.

— хек, я даже подарок купил, слышишь? я привез его с собой. хочешь покажу?

хэчан смешной, хэчан старательно хмурится, но попытки справиться с собственным любопытством дают трещину, как только джено свободной рукой указывает на заплечный рюкзак.

— если хочешь увидеть подарок, то придется поехать со мной. покажу на месте. ну, так что? едешь?

конечно, донхек поедет, еще десять раз назовет джено мудаком, гандоном, ублюдком, но поедет, в такси подожмет губы и отвернется к окну, демонстрируя высшую степень обиды. джено не стыдно, но под ребрами, отчего-то, скребет тоска, — желание успокоить собственного соулмейта вырывается наружу невесомым касанием к теплой ладони.

— прости.

прости, что так и не смог стать для тебя тем, кого ты заслужил.

***

квартира хэчана встречает удивительным уютом, — джено осматривается в коридоре как кошка, которую хозяева впустили в новый дом, но правила объяснить забыли. рука на автомате придерживает чужой локоть, в любой момент готовая поймать стремящееся к полу тело, и джено аккуратно опускает донхека на диван, сбрасывая рюкзак рядом. взгляд хэчана — тяжелее дури, которую толкает джено, острее, чем ножи, входящие под ребро каждый месяц.

— где у тебя таблетки? да, бля. не вставай!

но разве можно остановить надвигающуюся бурю, если она уже выламывает дверь?

[NIC]Lee Jeno[/NIC]
это весело: вверх-вниз, по ступеням школы, запинаясь о самую последнюю, чтобы растянуться в следующее мгновение на полу, разбить колени в кровь, — такая густая, пачкает белую плитку (пальцами по керамической глади), новую футболку, сухие ладони. мать снова будет ругать, отец — снова ударит; очередная пощечина расходится по коже багряным пятном, которое обязательно потом замажется, спрячется под глубоким капюшоном. спроси меня об этом, я же вижу, ты хочешь.

чужие глаза — два глубоких омута, с задней парты продевают его затылок любопытной иглой, проникают в голову, в мысли, в самую его суть. джено кажется, словно его черепушку вскрыли и теперь пальцами внутри копошатся, отбрасывая в сторону самое не нужное (самое мерзкое оставляя на десерт). они не найдут там ничего интересного, только подобие мозгов и грязь, что остается под ногтями воспоминаниями, которые стоило бы забыть.

но он не дает.

донхеку никогда не было все равно: будь то синяки на скуле джено в начальной школе, сбитые костяшки в средней, хреновые оценки и сомнительная компания в старшей, — хэчан везде совал свой нос, руками трогал, поддевал пальцем края футболки — прямо как сейчас.

расскажи мне все.

джено молчал и в ответ лишь плечами пожимал, сгребая учебники в рюкзак, чтобы через пару лет точно также сгрести за шиворот донхека. не лезь, не тронь, не приставай. душа джено — поганое болото, в котором даже брода нет, чтоб безопасно перейти.

давай встретимся на общей могиле.
ты расстелешь бледное полотно, коленями опустишься на черную землю, чтобы спустя много лет, когда солнце скатится за горизонт, все также ненавидеть меня.

отчаянные касания к руке — та самая ненависть, жгучая боль, что крапивой вокруг запястий перетягивает вены, кислород не поступает к пальцам, — у джено немеют конечности.

у джено немеют губы.
ли донхек — цунами, что давно уже прорвалось за береговую линию, — их маленький город идет ко дну и джено тонет вместе с ним.
в который раз.

нет.
привычное слово не успевает сорваться с уст, прерванное чужим бесцеремонным вторжением, прерванное на полу-вдохе, полу-выдохе, — во рту мята мешается с крепким алкоголем, в голове мысли мешаются с чувством вины.

все должно быть не так, но джено образцом подражания никогда не был.
не тогда, когда донхек врывается в него с отчаянием равным смертоносной силе, ломает все чертовы стены, крошит в щепки броню — джено с одного касания пьянеет в несколько раз.

пьянеет и снова сгребает за чужой воротник в охапку, словно боится, что пауза между ними растянется на целую вечность. донхек теплый, под пальцами кожа плавится в чистейшее золото, джено этим золотом упивается, словно дракон, и с чужих губ собирает первый подавленный стон.

мне нужно тебя — ближе.
глубже. так глубоко, куда доставали твои слова-кинжалы — помнишь, один из них ты вогнал мне прямо в сердце? пора спуститься в преисподнюю вслед за ним.

у джено в голове — сотня мыслей, и, среди них, ни одной своей. у джено под ладонями — пульс заходится, словно утопающий захлебывается, — пальцы жжет ядовитая полынь.

ли донхек вкусный, терпкий, на зубах скрипит их общее помешательство, превращая кровь в сухое вино. слепая доверчивость и чужая отзывчивость остается внутри раной, что никогда не превратится в шрам.
джено сам — один сплошной шрам.
(когда опускает ладони с оголенной талии ниже, позволяя жадному рту оставить вторую метку, — уже на шее)

ты весь мой.
но принадлежу ли тебе я?

— хек. подожди, — слова даются с трудом, когда внутри голодный волк рвет пастью внутренности (пусти меня, впусти), — ты пьян, а я не умею играть в благородство. ты действительно хочешь не запомнить на утро все происходящее?

сможешь ли он остановить его сейчас.
их.

два шага назад и твердая гладь стола, как необходимая опора. пальцами по волосам, — пара минут, чтобы привести себя в чувство, дать им мгновение на осознание, передышка, которой джено пользуется, как самый большой трус.

я — трус.
это ты сделал меня таким.

— я ненавидел тебя в школе, хек. это было давно и это чувство давно уже прошло.

в этот раз правда дается легко, — джено пальцами подцепляет с дивана подарок, — в тусклом свете ламп он смотрится почти_ошейником, — только хозяин не найден или о своем местоположении сообщать отказывается.

— если бы я тебя ненавидел, — стал бы покупать подарок? тем более, такой.

«такой», это когда их общая боль запечатывается в серебре извилистой змеей, прошивает темными линиями кромку уха, застревает в сердце ядовитой стрелой, — купидон снова был пьян и промахнулся.
(попал ровно в цель).

цепочка ложится на смуглую шею смертельным приговором, как когда-то ложилась чужая рука поверх его руки, как когда-то губы накрывали влажный рот в безумной пляске языков. огонь вместо крови по венам, ненависть вместо любви.

— я не смогу ответить на твой вопрос «что ты для меня». но, когда-нибудь, смогу показать.

когда-нибудь я просто шагну в вагон
до того, как приедет
поезд.

[NIC]Lee Jeno[/NIC]
человек утопает в мареве нанесённых собою ран,
он бежит от своих страданий, я — мечтаю остаться там.

донхек никогда не перестает говорить.
он говорит на перемене, сталкиваясь с джено в коридорах, преграждая путь, путая пальцы в своих каштановых волосах, болтая о всякой чепухе, ты знаешь, у юны с параллели такие длинные косы, а еще я сегодня нашел очень классный трек, протягивая ладонь к чужому напряженному плечу, но не касаясь. чувствует, что попадет, джено – замедленная бомба, — только тронь и тут же сорвет чеку. донхек слишком умный, чтобы наступать на те же грабли дважды, донхек выдерживает расстояние достаточное, чтобы быть в безопасности, но до смешного малое, чтобы джено смог его снова проигнорировать.

он говорит с ним на уроках, склоняясь над ухом, нашептывая сущую бессмыслицу, — попытки отмахнуться заканчиваются выговорами от учителей и едкой ухмылкой с задней парты, — джено собирает рюкзак, чтобы через двадцать семь минут сдавить пальцами чужое горло в туалетной кабинке, поддаваясь на очередную провокацию. донхек только этого и ждал, чтобы отзеркалить ненависть джено в глупую шутку. here we are go again. от донхека никуда не деться и джено заполняет злость.

эта злость растет вместе с ним, закаляется, как сталь, крепнет и лишь иногда дает сбой, когда поведение донхека меняет вектор. донхек – беспокойное море, чье настроение зависит от направления ветра и сущей случайности. джено в случайности не верит, поэтому в чужой жизни становится извечной закономерностью. роль, о которой он не просил, но судьба решила сыграть с ним в игру, из которой у него не было шансов выйти победителем. джено делает вид, что ему плевать.

донхек на его кухне выглядит странно, почти неуместно, в его старой футболке, которая на пару размеров велика. со взъерошенными волосами, расчесывающий шею в местах, где джено оставлял свои метки, чтобы две недели спустя возненавидеть себя. на плите пригорает каша, а ему кажется, что горит он сам, — где-то под ребрами, там, где его касались смуглые пальцы, донхек оставил пару ожогов и незаживающий шрам. он говорит ему: эй, джено, давай сходим завтра в бар. завтра – в бар, послезавтра он переедет к нему, а на следующей неделе джено утопится в собственной ванной. донхека – много, и джено начинается терять себя.

закрываться от потока ненужных эмоций становится проще, если соблюдать правило раз в две недели. раз в две недели джено открывает свои двери для ли донхека, слушает его болтовню (прямо как тогда, в школе), позволяет ему включать дурацкие мультики на телефоне (у джено нет плазмы, нет денег и желания ее купить) и склонять голову к плечу, касаясь еле-еле, позволяет пересечь границу на какие-то жалкие часы, чтобы после быть в порядке долгих четырнадцать дней. эмоции донхека ощущаются как шоколадная стружка на зефирном торте, — джено никогда не любил зефир, но, чтобы слизать шоколад, придется попробовать торт.

джено пробует. пробует, когда донхек врывается в его квартиру и собирает ребра по частям, кормит отвратительной кашей и планирует их совместное будущее; пробует, когда на именины, о которых он успел позабыть, хек печет ему подгоревший пирог и торжественно вручает, невероятно счастливый от своей задумки. там даже свечи были. джено задувает каждую из них, загадывая желание, чтобы его солумейт уже, наконец, влюбился в кого-нибудь и перестал джено доставать. после они снова смотрят мультики, донхек говорит меньше обычного, джено забывает его прогнать и засыпает под боком до самого утра.

джено пробует прямо сейчас, собирая языком с обкусанных губ слова, которые не должны были быть озвучены, словно пытается заставить донхека замолчать, забрать обратно фразы, что проделывают в нем сквозную дыру. джено не хотел этого знать (на самом деле – всегда знал), джено не хотел это слышать (чувствовал сквозь каждое касание к оголенной коже). джено устал отрицать правду, что накрывает снежной лавиной в эти секунды, — мгновение остается в памяти мятно-шоколадным запахом и влажным блеском карих глаз. в полумраке незнакомой комнаты джено впервые впускает донхека в себя.

это похоже на мгновенную смерть: чужие эмоции – чистый хаос, джено застревает в них, словно в текстурах, проживает по кругу жизнь полную безответной любви и горькой боли, спонтанной ревности и злой беспомощности. над могилой их общих чувств развивается белый флаг. донхек срывается в джено, как в пропасть, невидимыми пальцами достает до его не бьющегося сердца, чтобы в ладони сжать. смотри, оно еще живое, я – еще живой, смотри на меня, смотри в меня. и джено смотрит. чувствует собственный пульс, что разгоняется с силой кратной взаимному нетерпению, ловит чужой хмель в голове, пьянеет за секунду, хватает за тонкое горло, в попытке то ли притянуть ближе, то ли задушить.

— заткнись. не смей этого говорить, просто замолчи.

не говори мне слов любви, — я в нее не верю, не хочу верить, не хочу слышать тебя, слушать тебя, чувствовать каждой клеточкой тела то, как сильно мы с тобою обезумели. не хочу знать, каково это – любить тебя и быть тобой любимым, просыпаться каждое утро под дурацкий шепот, знаешь, джено, я сегодня нашел очень классный трек. не хочу захлебываться твоими эмоциями, быть раздавленным и сломленным, потому что никогда не буду тем, кем ты хочешь меня видеть – твоей идеальной половинкой, соулмейтом, которого ты заслужил. ты смотришь в зеркало и видишь меня (не меня – титановую броню), но в моем отражении — ледяная тьма.

мысль – неотвратимая, как пощечина. пальцы собирают с влажной поясницы чужое тепло в последний раз, впиваются в нежную ткань кожи, как джено впивается в донхека, кусается, рычит, словно эти отчаянные поцелуи могут заставить забыть все сказанное. донхеку, вероятно, больно, — на боках остаются темные следы от ногтей, — джено больно тоже: там, где сердце запустило свой заржавелый механизм вновь. бойся своих желаний: в голове раздается грохот от вновь возведённых стен.

— хватит, — хватит сводить себя с ума, — тебе пора перестать меня ждать. зачем, твою мать, ну, зачем?..

ответа на вопрос не находится, — джено делает шаг назад (как и многие годы до), избавляется от чужих рук, словно пытается снять паутину, — хватка донхека крепче ожившего мертвеца. за него никто никогда не цеплялся, — его имя стиралось из памяти на другой день, джено вычеркивал людей из своей жизни и никогда не сожалел. донхек – возведенный у виска курок и джено нуждается, хочет эту пулю в голову. но получает только в сердце свинец.

— ты поверил в иллюзию о том, что я тебе подхожу. хек, я никому не подхожу, я – мусор. я никогда никого не любил и не собираюсь. не надо меня отбеливать в своих глазах. не надо верить в идеальность соулмейтов. найди себе кого-нибудь, кто сможет тебя полюбить.

чего ты ждал, любви до гроба? теплые семейные вечера и знакомства с родителями? так давай познакомлю, — две разграбленных могилы на окраине города и одно покосившееся надгробие на двоих. печень, кстати, тоже.

голова трещит, словно от глубокого похмелья, джено на ощупь добирается до ванной, оставляя чужую боль запертой в пределах одной комнаты. холодная вода слегка отрезвляет, скатывается за шиворот, на футболке превращается в мокрый след, а джено мерещится словно свежие раны распускают свои кровавые цветы.

и когда я свалюсь без имени в яму слякоти, как в кровать —
закопай меня, прокляни меня,
но не смей меня
поднимать.