в его квартире ночь кусает за подбородок.
в темноте можно легко спрятать(ся) тупую ноющую боль, осколочным ранением свербящую за пазухой, легко скрыть круги под глазами от бесконечных недосыпов, раствориться в лунном свете, исчезнуть из собственного дома раз и навсегда (фундамент дома треснул и восстановлению не подлежит).

в его квартире вечные сквозняки.
холод забирается под толстовку, — солнце должно быть ближе на одиннадцатом этаже, но его солнце сгорело в своем зените (он помнит каждое мгновение умирающего лета); ближе к нему сейчас только пропасть — тридцать метров полета за секунду до гибели, разбиться вдребезги, как разбивалось сердце тремя неделями ранее (вместо него — сквозная дыра); он бы встретил смерть, если бы уже не был мертв.

на его могиле эпитафия в четыре повторяющихся буквы, и вместо венка из искусственных цветов — чужой серебряный браслет. похороны были пышными, — в четыре бутылки креплённого и одну дурацкую песню на повторе: я заберу тебя домой, но не могу найти до него дорогу. бэкхён бьется лбом об холодное стекло и видит в нем только свое отражение. и это убивает его сильнее, чем холодная простынь на другой половине кровати.

это всё неправильно.

ему трудно дышать: пиджак становится мал в районе груди, когда руководство решает открыть филиал в японии, — рука почти не дрожит, подписывая тонну однообразных документов (судьи выносят приговор), — время останавливается и ведет обратный отсчет, — через четыре месяца он покинет страну навсегда.

ему видится это спасением: подальше от семьи (это слово в болотные цвета окрасилось), от квартиры, что каждым чертовым сантиметром напоминает ему о нём, — подальше от джемина, от зудящего желания найти его, схватить за руку, колени разбить в отчаянных попытках вернуть себе. без него бэкхён задыхается, расчесывает места чужих поцелуев бледными пальцами, отрывает коросты от ран день за днем, — лишь бы почувствовать хоть что-то кроме.

у бэкхёна к джемину — одиннадцать этажей спонтанных поцелуев в лифте, пятнадцать окон в пол в огромной квартире, одна большая кровать, где чужие руки сжимали его в приступах сонной нежности, в попытках поймать ускользающее утро за хвост, и его обветренные губы в плену у теплого мягкого рта (он пил его юность до дна, ни глотка другим не оставляя).

у джемина к бэкхёну — «абонент недоступен», — бэк ломает пальцы об чужую страницу в amanda — «профиль удален и восстановлению не подлежит»; его спутник сходит с кривых орбит, — космос кажется пустым без главной луны на небе (без россыпи звезд по чужой спине), — в его жизни, в который раз, для бэкхёна нет места (и бэкхёна нет без него).

это так громко, что выстрелом в голову: звонок в дверь вытаскивает из топи воспоминаний, заставляет глаза открыть, хотя бы минуту себя живым почувствовать, — бэк на ощупь находит дверной замок, чтобы мгновением позже рассыпаться в прах у знакомых (до судорог) ног. если ты — мое спасение, почему же тогда так больно?

ему в ответ — танец на могиле из костей: джемин за месяц взрослеет на целую жизнь, к бэкхёну тянется (но он — на кладбище, под толстым слоем земли), любимый голос кинжалом острым проходится вдоль выпирающих ребер, — в ладонь ногтями отрезвляюще и вдоль запястья, цепляя лёд серебра — это не может быть правдой, — лишь первыми признаками сумасшествия.

джемин говорит: «ушел из дома». а ему в голове мерещится «от тебя ушел и сердце из груди вырвал», — бэк трет виски и в сторону кухни сдвигается, в попытках тщетных вспомнить, где находится его голова граница его вменяемости. у наны к нему — ровно три фразы (три фразы, чтобы сойти с ума), у бэка к нане — миллион вопросов и ни одного ответа «п о ч е м у».

— ты ушел из дома месяц назад, джемин.

это, все-таки, вырывается: копьем в горло, вспоротыми легкими, — бэк захлебывается в собственных мыслях, нажимая «switch on» на сером чайнике, — нана возле барной стойки выглядит ирреально, но так правильно, — словно кусок пазла дополняет картину его идеальной гибели (он готов умереть прямо сейчас, свернувшись на полу подле).

— что у вас произошло? ты можешь остаться здесь, если хочешь.
(ты можешь остаться со мной навсегда).

бэкхёну хочется: пальцами в чужие волосы, притянуть к себе в голодном поцелуе, кусать до первых капель крови, до новых отметин в местах так и не исчезнувших шрамов, — жадность расцветала бы на молочной коже маджентовыми пятнами, — джемин бы снова принадлежал лишь одному ему, навстречу выгибался, на выдохе затягивая его имя в томный узел.

ему кажется: он не имеет права его касаться, но руки сами тянутся в удушающем желании обладать обнять; между ними пропасть танцует вальс, — напряжение хочется ножом вырезать, — лишь бы не чувствовать этих недель без него (лишь бы не чувствовать глубокую тоску по общему дому). запястья в его широкой ладони кажутся все такими же хрупкими, — он нану к себе притягивает, сливаясь с ним, телами сплетаясь, — объятия делят их мир поровну, на боль и печаль под ноги рассыпаясь.

— мне ужасно тебя не хватало. хорошо, что ты пришел.
(хорошо, что мы снова вместе. вместе ли?)

в его ночных кошмарах джемин улыбается криво, плеча дотрагивается в прощальном жесте, — нана во сне покидает его каждую чертову ночь, чтобы потом никогда не вернуться. в свете дня в его глазах отражается солнце, — бэкхён мягко ловит губами блики на чужих висках, — и это единственное касание, которое он может себе позволить прежде, чем умереть от стука собственного сердца, что грудную клетку с каждым ударом выламывает, — так хочется глупому органу в чужих руках оказаться. снова.

если ты — мое испытание, то я его провалил.

[AVA]https://i.imgur.com/TfxhLeN.png[/AVA]

[NIC]Baekhyun[/NIC]

я рассыпаюсь в твоих руках, на сотни холодных ночей,
на каждое утро, где ты меня не обнимешь.

он крошится прямо под ноги: стеклом сахарным (во рту, отчего-то, горчит), чужими надеждами, одиночеством, запертым между серыми буднями, — бэк целует его в висок, отсчитывая удары сердца (секунды до собственной гибели).

у него вместо сердца — бомба графитовая, — нана за невидимую чеку тянет, пальцами выбивая остатки самообладания — взрыв почти неизбежен и несет за собой полный энергический сбой: чужое тепло крадет, обесточивает, из строя выводит системы — бэкхён ранен осколочным насмерть, но почему-то, впервые, себя живым чувствует (впервые так хочется жить).

«дом там, где сердце» — родным губам вторит, роняя безумную улыбку в чужой висок, — джемин поцелуями его душу по кускам — в целое: собирает тщательно, шрамы на сердце затягивая; бэкхён вжимается теплом своей души разбитой меж до боли знакомых рук, —

я без тебя сгорел до самого тла, — убей меня или же навсегда останься.

останься со мной навсегда.
на лакричных ресницах напротив оседает трепет острой потребности, взаимной привязанности, — нитями по рукам и вокруг шеи, — каждый взгляд спотыкается о желание: под кожу иглами, кровью слиться, болью, морской солью, — он голоден до чужих касаний и в этом его проклятие (и его судьба).

ладони к рукам чужим опускаются, за спину заводят почти с силой (бэкхёну слышится хруст белоснежных крыльев), — он джемина на носочки приподнимает, впечатывая в край высокой столешницы, — в тишине раздается щелчок возведенного курка: серебряная клетка на чужом запястье захлопывается с характерным звуком — знакомая ловушка принимает их безумие в свои ледяные объятия.

— не смей снимать его никогда.
(не смей оставлять меня, другие губы целовать не смей).

между ними никогда не «просто»: бархат кожи под языком ощущается приятной сладостью, почти святостью, в руках мукой, мучительной слабостью, — бэк кусает чужое плечо прицельно, — он помнит каждый сантиметр этого тела наизусть (в своей голове раскладывая по минорным нотам). дни растягивались в недели, недели — в открытые раны; джемин цепляется за него как за круг спасательный, — бэкхён же идет прямиком ко дну,

[indent] и его
[indent]  [indent] за собой
[indent]  [indent]  [indent] тащит.

барная стойка ложится на обнаженную спину знакомой дрожью: бэкхён на столешницу джемина укладывает, одежду снимая, почти сдирая, — без слов, без громких признаний, — одной фразы было достаточно, чтобы уронить небо им на голову, и одной фразы хватило, чтобы исчезла его броня. этого между ними ни разрушить, ни отнять: они разговаривают не ртом — языками сплетаются; укусами по телу — «это всё моё, я срастаюсь плотью с тобой»; пальцы на молочной коже бедер оставляют соломоновы печати, но правда в том, что

их общих демонов не укротить.

ладонь тянется как нож к горлу, сжимает сильнее обычного, считывает пульс, пьянящим чувством контроля захлебываясь, — бэкхён меж острых коленей опускается, оставляя мучительный поцелуй под сгибом чужой коленки, — в венах ядом вскипает кровь, когда его ноги оказываются на острых плечах; их общая слабость ощущается привычной и правильной, и касание влажного языка к коже выставляет мат: король не сносил короны и пешка опускает меч.

прямо ему на голову.

он берет его ртом: жадно, почти голодно, ни шанса не оставляя на позорный побег, — пальцы на шее удавкой стягиваются, чужой стон роняя в срывающийся хрип. где-то здесь разрывается лента времени, между юным телом и губами теплыми: бёдра дрожат на его плечах, сжимаются в тлеющей судороге, и когда тяжесть на языке становится очевидной, — бэкхён натягивает цепь.

— нет. награду получают только хорошие мальчики.

он говорит, языком рисуя узоры на внутренней стороне чужого бедра:

«хорошие мальчики не бросают своих любовников в прохладных постелях по утрам; хорошие мальчики не спят со своими братьями, не стонут под ними в родительской ванной, не меняют номера и не уходят из дома, не попрощавшись; только хорошие мальчики получают награду, джемин.

но ты был плохим, потому что поступал правильно.»

— тебе придется хорошо попросить, малыш.

на бэкхён живет в отражении в зеркале, где мир искажается, трещиной лопается по глади стекла: на той стороне их пальцы сплетаются, их жизни в одну сливаются, — на той стороне они счастье пьют с дырявых бокалов до дна.
никак не напьются.
(никак не убьются).

и это кажется самой правильной в мире вещью:
в моей ладони — твоя рука.

[AVA]https://i.imgur.com/TfxhLeN.png[/AVA]

[NIC]Baekhyun[/NIC]

щелчок выключателя в голове раздается раскатом грома.
это так легко: протянуть чуть влажную ладонь, — двумя пальцами по кадыку и вниз, царапая ключицы, дорожками алыми мимо сосков и ниже, жадными поцелуями вдоль напряженного пресса. это так легко, — отключить голову: в глазах темнеет, тянет за шею вниз чужое возбуждение; бэкхён смотрит джемину в глаза и проваливается в бездонную пропасть.

на дне их общего сумасшествия уютно и темно: его язык неторопливо исследует тепло и мягкость рта, податливость губ, предел чужого терпения — оно закончится прямо здесь, и под ноги вопросами просыплется; он изучает границу собственной выдержки и разрушенные между ними стены, — на зубах остается кирпичная крошка, боль и немного крови.

он читает его наизусть, — в каждом отчаянном жесте, рваном выдохе (в каждой неозвученной фразе). «нана» взрывается фантомной болью у висков, — хочется снова в спасительное забвение, — джемин цепляется за него всеми конечностями, губами, когтями (почти по-звериному), — всей своей чертовой жизнью (их совместные месяцы пополам делит).

они тонут в этом море (болоте) вместе.
его затягивает в пучину, легкие в узел стягивает, — рассудок покидает знакомые берега, чтобы встретить острой кормой шторм в одиннадцать баллов из возможных десяти. в руках бэкхёна — нана плавится, сквозь пальцы утекая платиной, вчерашним днем, старыми ранами (их глубину он измерял сутками без него); бэкхён оставляет огненный поцелуй в тени чужой надломленной улыбки: в нем так много тепла, что он мог бы спалить этот дом дотла.

(их обоих в этом пламени сжечь и пеплом по ветру развеять).

его проблема кроется в понимании: в избегании душевной близости (обожжешься — только руку протяни), — джемин страницы в социальных сетях удаляет, попутно пароли меняя на всех своих ментальных замках, бэкхёна оставляя в непосредственной близости одной вытянутой руки (одного короткого признания). он его никогда не получит, но готов вечность положить, пытаясь.

джемин говорит, — «не играй со мной», но сам играет на нем как на фортепиано: крайнюю клавишу зубами прихватывает в районе  ключиц, — бэкхён подхватывает его под бедра и на себя тянет, оставляя пальцами роспись на молочной коже (оставляя разбитого себя целому ему). он так долго ждал его, почти целую жизнь, — и теперь никогда не отпустит.

— я знаю, малыш, я знаю.

джемин предложения не договаривает, бэкхён не договаривает тоже, — япония расцветает на его висках графитовой сакурой, шипами в глотку впивается, не давая и слова вымолвить, времени на двоих совсем не оставляя. он бы хотел увезти его отсюда, на другом конце света ото всех спрятать, — джемин в его руках кажется непривычно легким, словно их общий груз остался в чужой ванной, (на) в том самом дне.

путь в гостиную оказывается слишком долгим, — лопатки наны собирают гладь перламутровых стен, тонкие пальцы цепляют края картин в коридоре, в попытках найти хоть немного опоры (хоть немного рассудка) помимо широких бэкхёновых плеч. разум бэка держится только за этот момент: ласковый шепот на ухо (множество важных слов, что они не вспомнят на утро), мокрые поцелуи у каждого поворота, запах его кожи и привкус тепла на губах. «дом» оживает под его касаниями, — бэкхён тянется к собственному солнцу и не боится обжечься.

он опускает нану на мягкий ворс как самое большое сокровище, целует ласково (в самое сердце) россыпь веснушек на подрагивающих плечах, — громкие слова не имеют значения, когда их взаимность очевидностью, красной нитью тянется, меж ладоней сплетается линией жизни — одной на двоих. он садится между его разведенных ног, руку чужую к губам тянет, очерчивает хрупкие запястья, языком касаясь кончиков пальцев, не отрывая от глаз напротив горящий взгляд.

— чувствуй это прямо сейчас.
(чувствуй вместе со мной, как рассыпается внешний мир).

джемин — вокруг его пальцев, пальцы джемина — на его губах; этого слишком много для них двоих и чересчур недостаточно — бэкхён опускается сверху тяжестью трех недель (каждый вечер без него он умирал, чтобы к утру не воскресать). они говорят без слов, поцелуями друг в друга вгрызаясь, руками сплетаясь, вжимаясь до синяков на бедрах, до крайнего помешательства, — в том моменте, где их тела, наконец, соединяются, бэкхён отпускает себя.

это так медленно, на грани нежности, невыносимой мукой, тянущей притупленной болью внизу живота (на самом деле — в сердечной мышце). бэкхён шепчет что-то в бреду, — «никогда не», «мой», «навсегда», — поцелуями жадными по взмокшей шее, где фиолетовыми цветами распускаются его собственные следы (доказательство бесконечной привязанности).

— чувствуешь, малыш?
(чувствуешь, как я люблю тебя, до прокушенных в кровь губ).

— даже если уйдешь от меня,
  [indent]  [indent] [indent] (даже если убьешь меня)
[indent]  [indent]  [indent]  [indent] я буду вечность в тебе жить.

бэкхён будет жить в нем теплыми поцелуями к плечам по утрам, запахом свежего кофе в волосах, отражением в каждом зеркале, в каждой стеклянной поверхности; он будет жить в нем ласковыми объятиями на диване, мягким касанием губ к щеке в машине близ школьного двора, и молчаливым обещанием любить его больше самого себя (больше самой жизни).

у этих поцелуев снова вкус слез.
[indent]  [indent]  [indent]  [indent] плачь, любовь моя.
   [indent]  [indent]  [indent] [indent]  [indent] [indent]  [indent]  [indent] сегодня я сильней.

[AVA]https://i.imgur.com/TfxhLeN.png[/AVA]

[NIC]Baekhyun[/NIC]

в полупустой квартире фотографии в рамке отражаются теплым касанием к щеке — невидимые нити между ними тянутся, достают до самого сердца, — воспоминания быстрыми кадрами сменяются в голове, когда взгляд скользит по знакомой до боли улыбке на фотокарточке (бён бэкхён режется об нее без ножа). в тот день они были счастливы, — джемин мазал руки в липкой сахарной вате, розовыми пальцами хватался за ворот его рубашки, к себе тянул, смеялся тихо, — их поцелуи были клубнично-банановыми, — бэк языком собирал сахар с чужого рта и не мог представить ничего лучше этого.

он говорит: я не займу много места, но, на самом деле, занимает всё пространство; дурацкими магнитами на холодильнике, исписанными тетрадями на столе и, даже, под; игровыми джойстиками на комоде в их общей спальне, фиолетовой зубной щеткой в ванной комнате (обязательно с рыбками). чужое присутствие ощущается в каждой детали, в каждой вещи, что нана оставил ему уходя, — он подарил ему частицу себя и это было громче хлопка входной двери, тяжелее любой пощечины, — только след от удара остался не на лице, — шрамом на сердце.

— ты уже занял всё место, джемин.

теплый поцелуй во влажное плечо ощущается касанием крыльев бабочек, — бэкхён кончиком носа рисует на теле запятые (никак не поставит точку), вдыхает любимый запах прежде, чем ныряет с головой и под воду камнем уходит, — здесь и сейчас, в этой ванне, ему придется перекрыть им обоим кислород, — жаль, что задыхаться он будет уже в одиночестве, падая на кафельный пол и колени в кровь разбивая. бён бэкхён видит свое лицо со стороны и ни одной черты не узнает.

это разбивает его изнутри: неловкие попытки всё прояснить, возвести обратно разрушенные мосты (скоро они все сгорят дотла), — нана разговаривать не умеет, но ради него пытается, — бэк разлетается в щепки от каждой фразы, почти физически прощупывая двойное дно и подтекст, что кричащей строкой до него джемин донести хочет (под своими тонкими пальцами он чувствует чужое рвущееся из груди сердце).

бэкхёну бы хотелось закрыться с ним в этой квартире, целовать каждую секунду (жить им каждый час), готовить крепкий кофе по утрам, разбавляя его горечь сладостью ленивых объятий, — вдоль края уха вести и утыкаться носом в висок, — сплетаться пальцами (душами), как корнями, врастать в него день за днем, и никогда от себя не отпускать. он бы хотел любить джемина вечность, даже если бы джемин не любил его в ответ.

если бы.
[indent] если бы джемин.
[indent]  [indent] если бы джемин не любил его в ответ.

взаимность их чувств сквозит в каждом нежном касании губ, в каждой незначительной (на самом деле — важной) фразе, — бэкхён записывает это в архивы собственной памяти, чтобы было за что держать ускользающий рассудок, когда на джемин покинет его вновь. такого как он просто не могут любить долго, — в финале собственной трагикомедии бён бэкхён всегда остается один, с потухшим усталым взглядом и разбитой надвое душой.

— я бы хотел попробовать то, что ты приготовишь.
(я бы хотел остаться с тобой здесь).

хотел бы, но не могу.
почему говорить правду так сложно?
это хуже, чем проснуться утром без тебя.

последняя фраза вырывается тихим шепотом у виска, — бэкхён чувствует напряжение чужих мышц в спине, — джемин натягивается нервом вдоль его груди, чтобы в следующую секунду порваться (и их общую связь разорвать). бэк губами касается мягкой ладони, шепчет что-то о том, как скучал, как больно каждый день просыпаться и в телефоне не находить ни одного входящего сообщения (не находить его на другой половине кровати). нана говорить не умеет, но бэкхёну только это и остается, — рассыпаться осколками вслух, прокручивая в голове события трех недель, его пятиминутный срыв в ванной комнате (заметишь ли ты новое зеркало?), и подпись дрожащей рукой на печатном листе.

последнее вырывается почти с надрывом, — японский контракт и обратный отсчет в четыре месяца, обрубает обнимающие ласковые руки с одного удара, растекается мыльными кривыми разводами по их отражению в воде, — бён бэкхён выворачивает себя наизнанку и чувствует, что на этот раз уже на поверхность не выплывет — не выживет, и умрет прямо тут, у чужих ног, собственными решениями раздавленный.

— ты можешь остаться в этой квартире навсегда, малыш. но я не смогу остаться здесь с тобой.
(я хотел быть рядом больше всего на свете).

джемин в его руках расходится по швам еще незаживших ран, содрогается, пополам сгибается, — бэк держит его крепко, в попытках унять приближающуюся истерику, предотвратить очередной болезненный побег. в ванной комнате становится душно, — нана острыми ногтями в его ладони впивается, сбросить руки пытается, как живую броню (как единственную связывающую их цепь).

— я не мог находиться в этом городе без тебя, я не смог бы, я бы просто погиб. я думал, что ты никогда не вернешься.
(просто услышь меня, я весь в тебе, я — часть тебя).

самая худшая, если подумать.

глаза цепляются за подрагивающие острые плечи, — созвездие их родинок бэкхён знает наизусть, — подавленная вспышка чужой истерики преобразуется, предсказуемо, в злость; джемин вырывается из его объятий яростью, стихийным бедствием, — кажется, зеркалу в ванной не повезло вновь.

халат к влажному телу ощущается острой бритвой (почти как правда, вспоровшая глотку), — бэкхён ловит ускользающую любовь в коридоре, в кольце своих рук сжимает, почти душит, терпит удары по ребрам и ногти вдоль покрасневшей спины, — алые полосы ничто по сравнению с тем, что глупый орган в груди бьется, ребра с треском выламывая, в царапинах его оставляя и вдребезги разбиваясь, разливаясь по холодному полу рубиновой рекой.

— я бы хотел тебя увезти с собой, быть с тобой, быть тобой, — нами быть.
[indent]  [indent]  [indent] — прости меня, что я так слаб без тебя.

«покажи мне что ты все еще что-то чувствуешь».

о, бён бэкхён чувствует.
чувствует, удавкой вокруг горла, что время играет против них,
[indent]  [indent] и он
  [indent]  [indent]ничего
[indent]  [indent]  [indent]не может с этим поделать.

[AVA]https://i.imgur.com/TfxhLeN.png[/AVA]

[NIC]Baekhyun[/NIC]

в кольце его рук время делает петлю и замыкается: замыкается на чужих глазах, что прячут влагу в ткани его халата; на подрагивающих плечах и худой спине под ладонями; на словах, что осколками ссыпаются прямо в сердце (теми самыми, что на полу в ванной), — их бы в ладонь собрать и сжать в кулаке, до самого хруста, до алых дорожек вдоль запястья — физическая боль отрезвляет лучше пощечины, но в эту секунду бэкхён перестает чувствовать себя живым.

это было бы забавно, если бы так не болело за ребрами, — он бы растянул в широкой улыбке рот, словно в беспомощном оскале, — спасаться от проблем бегством — не его привычка, но бэк копирует ее с отражения в зеркале, считывает и под кожу иглой загоняет, — джемин избегает проблем, но главная из них — бён бэкхён. и от себя бэкхёну сбежать не получится.

каждое слово оставляет острым лезвием по коже параллельные линии, идущие от пальцев, так отчаянно сжимающих взлет чужих лопаток;  каждая фраза — ножевым ранением, — два в спину и одно под ребро, — заставляет истекать кровью, растекаясь некрасивой лужей на белом полу. бён бэкхён целует холодный висок прежде, чем позволит мгновению поглотить себя.

сожрать и не подавиться, — сквозь стиснутые зубы он сдерживает обещания, которые никогда не сможет выполнить, — признания, которые он никому больше не повторит. «никого дороже, чем ты» — пульсирует веной на шее там, где теплые губы минутами ранее оставляли нежность поцелуями на влажной коже. у джемина, — никого дороже, у бэкхёна — просто н и к о г о, кроме.

кроме невесомых касаний, превращающихся в стальные тиски, — ни вздохнуть, ни сбежать, — они в этой клетке оказались вместе и серебряный наручник на запястье смотрится приговором. в этот раз палач им — время, что поднимает свой топор и неумолимо приближает минуту казни (минуту, когда тихое «прости» разрежет воздух в очередной раз).

в очередной раз заберет у него джемина, — где-то в другом мире они, непременно, счастливы: там нана собирает солнце в уголках счастливых глаз и нежный поцелуй превращает в улыбку. такую, что была на нем в их первую встречу, — в мужском туалете ресторана бэкхён собирал ее языком с чужих губ, что слишком быстро стали родными.

— я никогда бы тебя не оставил.
(будь ты со мной, будь ты полностью моим).

на каждое слово — сноски: ты мне не принадлежишь, но все равно «мой». до боли, до синяков, что остаются от неосторожной хватки в местах, где бэк касался губами созвездия родинок, — а теперь держит так, словно джемин исчезнет вновь, оставив после себя лишь боль воспоминаний и остывший кофе на столе.

никакие объятия не скажут лучше слов; бэкхён джемина ближе к сердцу тянет, чтобы горячим шепотом пообещать всё то, чего уже не изменить:

— я попробую отменить контракт. уговорить их заменить меня другим. отсрочить. что угодно, — только не оставляй меня, нана.

не оставляй меня обнаженным и освежеванным, — без тебя раны не заживают, гниют и изнутри шрамами проступают. никогда меня не отпускай, — обними руками, словно укрываешь крыльями, только перья уже местами почерневшие, — их общая боль отпечатывается на обратной стороне век солеными слезами.

бэкхён прижимает к себе свою израненную любовь и на руки джемина поднимает: на полу босым ступням холодно и больно, — на пятке виднеется небольшой порез, — алыми каплями по белоснежному полу до края дивана, куда бэк — осторожно и бережно. руки привычно тянутся за аптечкой на журнальном столике, — так и не убранной после того дня, когда его костяшки разбивались в кровь всё в той же ванной комнате.

— позволь мне обработать твою рану.
(и теплый плед на плечи положить).

механические действия успокаивают: бэкхён накладывает бинт, словно не порез, а в душе раны залечивает; губами к щиколотке и легкими поцелуями вверх по ноге, не отрывая глаз от чужого взгляда — смотри на меня, я весь в тебе и у твоих ног, — убей меня или таким прими.

я всегда буду здесь, — джемин говорит, а бэкхёну слышится: «я всегда буду частью тебя». той самой, что зовется лучшей, что заставляет каждый день с кровати подниматься, стремиться не существовать, а в полную силу жить. той самой частью, что переплетается пальцами, целует в самое сердце, пока забытый кофе в турке убегает на плиту.

я буду здесь, покуда обстоятельства не разлучат нас снова.

— я никогда не обижался на тебя, джемин. никогда не держал зла. я лишь..

хотел тебя любить.

бэкхён без него сгорал день за днем, осыпаясь пеплом на давно остывшую постель. не убирал его кружку, что болезненным напоминанием на барной стойке, — той самой, где лопатки наны касались гранитной глади (где джемин без слов обещал отдать всего себя). над камином, — их общее фото в рамке, — этими воспоминаниями, как заплатками, он дыры в душе прикрывал, что нана своим уходом оставил.

— я не думал, что ты вернешься. но больше всего на свете этого хотел.

пальцами по губам, обхватить подбородок и к себе притянуть, поцелуем горьким, почти кусачим, — разговорами больнее, прикосновениями — к сердцу ближе. бэкхён возле дивана на коленях стоящий, — словно скулящий пёс: не целует, — раны зализывает, оставляя их общую безысходность соленым привкусом во рту.

слова вырываются тихим шепотом между влажными касаниями к лицу: прости меня за то, что причиняю боль; прости, что я так сильно в тебя и для тебя; я без тебя — мертвый и изуродованный; прошу, не уходи, со мной навсегда останься (будь лучше меня).

бэкхён поцелуями расцветает на его скулах, ладонями скользит под теплый плед, собирая чужую дрожь вдоль позвоночника кончиками пальцев, и не переставая шепчет, что больше джемина никогда не:

не отпустит / не оставит / не позволит родителям их разлучить. на каждое «не» — невесомое касание: по плечам вниз, поцелуем к подрагивающему животу, — нежное, словно мольба о прощении, — чувства к джемину возведены в абсолют и система откату не подлежат.

— хочешь, уедем отсюда на несколько дней?
(туда, где пугающая действительность не достанет нас, не задушит веревкой на шее).

туда, где мы навсегда останемся вместе, вспышкой памяти, очередным счастливым мгновением, что смотрит с фотографии в рамке на камине. туда, где моя любовь останется поцелуем на твоей ладони и дрожащим сердцем в руках.

[AVA]https://i.imgur.com/TfxhLeN.png[/AVA]

[NIC]Baekhyun[/NIC]