в глотку льют раскаленное олово: хочется ногтями вдоль шеи до алых полос, до боли впиваясь, под кожу залезая и в кровь расчесывая, после себя оставляя освежеванную плоть (я убит тобой без ножа и пули), привкус пепла на языке и чувство всепоглощающего голода, — зверь внутри ступает за край.

у голода твои глаза:
сквозь плотную завесу дыма (она стелется по стенам ядовитой змеей), симфонию чужих запахов (он почти задыхается), громкую музыку и яркие софиты, что оставляют в сознании эту ночь нестирающимся отпечатком, — позже, он обязательно будет перебирать в уме мгновения, что привели его к падению, — джемин ловит хорошо знакомый взгляд в толпе людей и начинает отсчет.

раз.
одно движение изящными пальцами, — серебряные кольца скользят вдоль острых ключиц, что оголенным участком дразнят из под чересчур широкого выреза, — оглаживают молочную гладь кожи, чистую (какими никогда не были его собственные намерения), нетронутую ничем и никем, — джемин бы хотел коснуться этих ключиц своими губами, чтобы выразить всё то, о чем следует всегда молчать.

два.
две минуты превращаются в пытку, а чужое присутствие ощущается острым лезвием у горла, — чуть надави и порежешься, стекая под ноги темными мареновыми каплями. теплый шепот на ухо и знакомый персиковый запах по умелой привычной схеме доводят до сумасшествия: касание ладоней кажется сгорающим фитилем, после которого непременно последует взрыв (и частей от них не соберут).

три.
трех стаканов соджу недостаточно для полной потери контроля, — он хотел забыться хотя бы раз в жизни, футболку с хрупких плеч сорвать и самому сорваться, забивая в их гроб на двоих последний гвоздь. чужая смелость расходится обжигающими волнами под горячими пальцами, — нана толкает их на самый край пропасти, на обрыве танцуя, как на тлеющих углях, — джемин его в серую толстовку словно в кокон оборачивает, своим запахом окружая, создавая их собственный мир в двадцати сантиметрах от падения в бездну, — в двадцати сантиметрах от чужих губ.

в эту игру они могут играть вечность:
два пальца под влажную ткань футболки и вдоль поясницы, едва касаясь; кончиком носа вдоль шеи, на выдохе слова «ты — мой», что мурашками разбегаются по телу; в своих объятиях сжать, ощущая уже знакомую дрожь, — желание наны стать ближе пахнет персиковым вином, и джемину достаточно одного вдоха, чтобы в мгновение опьянеть.

— ты всегда выигрываешь.
(я всегда проигрываю именно тебе).

их нездоровая близость расцветает предвкушением на сердце, трепетом длинных ресниц (джемин собирал с них поцелуями влагу прохладным утром), тянущим желанием воедино слиться, переплестись пальцами, телами, утонуть в сдавленном хрипе на мягких простынях их общей кровати, — за закрытыми дверями родителям не слышен его ускоряющийся пульс, выстукивающий азбукой морзе «я люблю тебя» у виска.

под полами длинной толстовки чужому глазу их чувства недоступны: ладони опускаются ниже, оставляя на гладкой коже дорожку из щемящей нежности и острой нехватки, — у него к нане больше, чем просто любовь (глубже, чем в состоянии они вдвоем вынести). губами на пробу — к соленой шее, — видеть кого-то другого рядом невыносимо, сравнимо с самой большой ошибкой (ошибкой, которую он никогда не совершит).

— нана.

это имя рассыпается на миллионы звезд, частыми касаниями губ к плечу, — джемин оставляет легкий укус на тонком запястье, не отрывая взгляда от пары двух темных глаз, — движение чужих бедер навстречу ему кажется до безобразие осознанным, — они загоняют себя в ловушку из которой выход только один, — поцелуй вместо пули и взаимная смерть.

— хочешь на спор? тогда идем за мной.

джемин по привычке их пальцы сплетает, сквозь толпу и убивающий бит ведет, прямиком на маленькую кухню, — приглушенный свет ощущается облегчением для уставших от моргающего неона глаз, — он подхватывает нану под бедра, на широкий стол сажая, — «сегодня самое главное блюдо — ты, и я намерен съесть тебя целиком».

руки находят два одноразовых стакана, — на подростковых вечеринках нормальных стопок ждать не приходится, — джемин смешивает в пластике два обжигающих шота (он будет проклинать себя за это утром), и добавляет дорожку соли по краю дешевой тары. долька лайма вместо помады — по чужим губам влажным следом, — джемин опрокидывает залпом свой стакан, дикого взгляда от лица напротив не отрывая.

одного шага вперед достаточно, чтобы оказаться меж желанных ног, — нана непроизвольно в него вжимается, приближая их и без того скорый конец, — рука ложится на острие подбородка и медленно тянет к себе в собственническом жесте: джемин кончиком языка слизывает с чужих губ сок, оставляя во рту привкус лайма, соли и тяжести их взаимного помешательства.

[indent] я люблю тебя.
[indent]  [indent] я сожру тебя.
[indent]  [indent]  [indent] и обоих нас своими чувствами убью.

— твой черед, малыш.

и, протягивая ему второй стакан, джемин ощущает себя уже проигравшим, — в сантиметре от его лица нана выставляет ему мат.

[AVA]https://forumupload.ru/uploads/001a/fe/04/200/740562.png[/AVA]
[NIC]Jaemin[/NIC]

джемин всегда проигрывает. проигрывает, когда касается ладонями влажного загривка, считывая пульс под пальцами, неровный, почти нервный, — словно вот-вот раздастся щелчок и кто-то включит свет, разрушая их интимное откровение и восстанавливая все те границы, что были стерты одним движением языка по краю губ.

проигрывает, когда солёный привкус мешается с персиковой сладостью, — во рту вяжет, почти что тянет, по крупицам, до последнего глотка (к нане под кожу, — врасти так, чтобы если и отдирать, то только с кровью). ему бы сцепиться в неравной хватке, зубами в шею и ниже, оставляя говорящие метки, — смотри на них, я – часть тебя, ты – весь мой и для меня.

джемин проигрывает, когда ночью чужие губы рисуют влажные дорожки вдоль линии челюсти, — по этим линиям ласковая рука скользит почти привычно, — нет ничего неправильного в их маленьком спектакле, — когда в их доме гасят свет, они становятся собой.

собой, — когда между ними нет ни одного лишнего слова: за них говорят глаза, осторожные объятия, в которые нана – как в омут, — ластится к ладоням, словно мурчащий кот. и в этой кричащей доверчивости, когда дышать (без него) становится почти невозможно, — у джемина защемляет сердце.

защемляет с громким треском, — с таким, что рвется по шву чужая футболка в районе уже оголенных ключиц. губы припадают к яремной вене, словно к единственному источнику воды в пустыне, — быть ближе, чем позволяет одежда, всё еще недостаточно для утоления скребущей глотку жажды, и джемин отпускает себя.

— ты мне так нужен, прямо сейчас.

прямо сейчас и навсегда, — почувствовать биение сердца под ладонью, — нана под ним дрожит и внутри джемина всё дрожит вместе с ним. вместе с ним на куски разбивается каждое «нельзя», — в этой темной задушенной кухне все запреты — на куски и вдребезги; под его губами крошатся слова, что пеплом оседают на кончиках пальцев, — провести по уголку рта и на язык надавить, собирая в ладонь чужие всхлипы. джемин погибает.

это просто невозможно: невозможно так желать его под собой, забирать тепло тела, подменяя опаляющим жаром, которым в пору топить котлы в преисподней, — но вместо этого ад развернулся на краю стола, — одно движение навстречу толкает их в пучину безумия, — туда, где границы мимолетной ночи раздвигаются до позднего утра.

— я хочу тебя.

я хочу тебя еще ближе, я хочу быть в тебе, я хочу тебя себе. кажется, что ближе уже нереально, — изголодавшимся зверем по груди вниз, языком оглаживая каждое чувствительное место (особенно то, что в сердце, но об этом вслух они не говорят), — ладони за бедра цепляются мертвой хваткой, — побег с места преступления исключен и обсуждению не подлежит.

самое лучшее, — оставлять следы: лунками от ногтей, темнеющими пятнами от жадных поцелуев, мятно-древесным запахом везде, где джемин касался нежной кожи; касался и не мог насытиться, — разве он виноват, что в нану — так сильно и давно?.. и нет никакой надежды на спасение. его ладони, расстегивающие чужие тесные джинсы, заставляющие выгибаться хрупкую поясницу навстречу (трагедия близится к финалу) выглядят так идеально, подходяще, на своем месте. так, как и должно было быть всегда.

«невозможно противно-правильный». имя наны всегда было синонимом к слову «провокация», имя джемина – стоп-сигналом, синонимом «отрицания», — один шаг вперед и три назад, — джемин держал дистанцию в одно неосторожное слово, и когда ключ-пароль был найден, когда это было озвучено, — расстояние между ними сократилось до нуля.

под плотной джинсовой тканью жарко и тесно, — подушечки пальцев собирают капли влаги с пылающей кожи, — доказательство их общего помешательства, того, что нана действительно здесь, с ним, под ним, стонет его имя возле кромки уха и просит, — так отчаянно, почти требовательно, — чтобы джемин не останавливался. остановиться, — сродни смертельной петле, — зацепиться глазами, увидеть на дне зрачков испуг и непонимание, — джемин не хочет ощущать запах чужого страха, но инстинкты альфы держат его цепями в сознании.

он шепчет: ты такой красивый, мой самый чувствительный мальчик, влажный для меня, — на вкус он лучше, чем в тех беспокойных снах, что каждую ночь словно нож под ребро, — джемин обязан, должен быть единым целым с ним, но только не тут, не на чужом столе.

отрываться друг от друга — физически больно: заверения закончить начатое дома не успокаивают чужой пыл и собственное сердцебиение, что беспокойной птицей наружу, простреливая грудную клетку насквозь. джемин целует разворот ладони, позволяя им обоим на секунду соприкоснуться влажными лбами и досчитать до десяти прежде, чем нана окажется на его руках взаимным обещанием не дожить до рассвета.

в шумном такси жарко и неуютно, — омега жмется к его плечу, сплетаясь пальцами и пряча взгляд, — у наны, — тысяча причин пойти до конца и лишь одна остаться пьяным стыдливым воспоминанием на утро, у джемина – миллион «против» и «нельзя», и лишь одна причина дать этому, дать им случиться.

«я люблю тебя», — он говорит это за ланчем в школьной столовой, убирая чужую выбившуюся прядь за ухо, целуя ласковым взглядом чуть выше виска. «я люблю тебя» — вместо доброго утра, как только первые лучи солнца заскользят по подушке и краешку мягких губ, словно крадут счастливую улыбку, что всегда только для него. «я люблю тебя» говорит джемин, прижимая к себе нану в машине, за три минуты до дома (до последнего рубежа), — и чувствует, как чужие пальцы в его ладони цепляются сильнее, — не отпускай меня, не делай больно, не смей.

нана ненавидит, когда джемин не заканчивает начатое, но проблема в том, что тому, что между ними,
[indent]  [indent] никогда не будет конца.
[AVA]https://forumupload.ru/uploads/001a/fe/04/200/740562.png[/AVA]
[NIC]Jaemin[/NIC]

теплый влажный рот, мокрая дорожка вдоль шеи, длинные пальцы на его губах, — обжигающее солнце целовало их в уголок рта, оставляя родинки в местах прикосновений, — воспоминания словно обрывки газет, — повествование всегда прерывается на самом интересном месте, оставляя простор для фантазии и каплю стыда.

фантазии джемина хватило бы на них обоих: смятые простыни мешаются с их общим запахом, оставаясь под взмокшими телами доказательством их неправильности, порочности, — связи, что всегда была под запретом, но никогда не будет разрушена (джемин считает удары сердца до очередного столкновения ртов). легкий укус в ключицу, — я бы хотел оставить частицу себя на твоей шее, — указательными пальцами вдоль груди и вниз, считывая выпирающие ребра (считывая ускоряющийся пульс).

нана под его руками плавится, режет громким стоном дом, что так не вовремя был оставлен их родителями, — шепот на ухо обещает никогда не оставлять (следов преступлений) его, быть с ним, быть единым целым, — чужие пальцы цепляют острый край подушки почти до онемения, — на утро по кускам себя они не соберут.

кровь по венам — огненная река (они тонут в ней, ослепленные карминовыми вспышками перед глазами), собирается жаром на кончиках пальцев и закручивается в томный узел внизу живота, — там у джемина не бабочки, — кипящее жерло вулкана, — губы собирают влагу с подвздошной кости, оставляя во рту персиковый привкус их общего безумия.

нана в его руках остается теплыми брызгами (фантомной болью в сердце, темнеющими пятнами в зрачках), выгибаясь навстречу в спине, — позвоночник вот-вот сломается пополам, на джемин вот-вот просто сломается. омега теплый, почти горячий, — под его опущенные ресницы закрадывается усталость и дрёма, — нана щекочет взмокшими прядями чужое лицо прежде, чем осторожный поцелуй в висок и привычные объятия утащат их обоих в глубокий сон.

***

у пробуждения острый пряный вкус, — словно кто-то добавил в их общие запахи кардамона, корицы и красного перца, — джемин чувствует влажные губы на собственной шее словно нож: вдоль молочной кожи, оставляя порезы (шрамы на сердце), которые на нем никогда не заживут. по этим шрамам, как по лезвию, шершавый язык проходится с особой тщательностью, — словно от этого зависит его жизнь (с каждым движением – на шаг ближе к пропасти). на самом деле, это почти убийственно: кожа горит под чужими ласками, — джемину хочется от себя её оторвать, словно старый пластырь, — нана завершает очередной круг петлей на его шее.

дышать становится невозможно, — омежий запах границы стирает в известковую крошку, под пальцами собирается мятой тканью его собственной футболки на чужой спине — три вдоха для того, чтобы избавиться от тяжести рассудка, два выдоха возле влажного уха: что ты делаешь, нана, остановись.

// остановись, пока еще мы оба можем, — пока мои ладони на твоей пояснице в подрагивающем жесте не прижимают ближе, пока сознание цепляет из памяти куски морали («нельзя, джемин, тебе — его нельзя»), — остановись, пока обоих нас не погубил. //

остановиться — сложно, джемин сознание сквозь толщу зудящего «хочу» наружу тащит, зубами острыми вцепившись, — отчаявшийся зверь внутри срывается на вой; у наны запах, — словно сотня тонн чистейшего желания, придавливает сверху тело и рассудок, — куски воспоминаний складываются в общую картинку, — колени / поцелуй / такси / кровать и дом.

«мне странно. поцелуй меня?»

поцелуй меня.

целуй.

сейчас целуй, пулей в такое хрупкое сердце, чтобы все бабочки разом выпорхнули, оставляя в груди щекочущее чувство влюбленности и дрожь в поджимающихся на ногах пальцах. целуй меня жадно, выпивая до дна, как тот стакан с соджу, — кончик языка ведет по пластиковой кромке, голодный взгляд и секундная вспышка безумия, — джемин, почему-то, не помнит горечь алкоголя во рту, только теплое персиковое вино и знакомый блеск в глазах напротив.

— нана, ты.. — слова даются с трудом, — чтобы говорить необходим кислород, но его из комнаты весь выкачали, подменив тяжелой мелодией их запахов. — у тебя началась течка, остановись.. это просто инстинкты, — язык не слушается, разум тоже, — джемин говорит что-то и сам в это не верит, себя не слышит; слышит лишь бешенный стук сердца в груди, чьего именно из них – не разобрать, — кажется, у них давно уже одно на двоих.

нана кусает его за подбородок.

нана кусает, а у джемина внутри все останавливается, ломается, стирается в солнечную пыль. поясница под ладонями горит, рука невольно ниже опускается, чтобы в следующее мгновение собраться в глухой стон, — под пальцами мокро, скользко и жарко, под пальцами чужое желание обретает ощутимые границы: тугая резинка ткани – запретный рубеж, джемин вдоль влажной кожи скользит туда, где, определенно, должен оказаться его язык.

он бы хотел его всего вылизать, — пройтись острым кончиком вдоль каждой выпирающей косточки, в чувствительном месте под худой коленкой (туда его прежде целовало только солнце). он бы хотел, — губами по груди, ощущая каждый изгиб тела и выбивая очередной стон, что будет проглочен жадным поцелуем, — не оставляй меня, никогда не останавливайся, равнодушием не убивай.

под мокрой тканью пальцы скользят слишком легко, — словно нана был создан лишь для него, такой чувствительный, такой отзывчивый, — у джемина в голове — ни единой здравой мысли, — очередной укус в шею ставит финальный аккорд.

джемин шепчет чужое имя тихой молитвой, внутри наны пальцам тесно, между их телами — жарко, — альфа собирает пот с чужого виска языком, позволяя инстинктам вырваться наружу (позволяя пальцам войти глубже), — в одно мгновение меняя их с омегой местами и придавливая тяжестью всех тех желаний, что так долго под семью замками заперты были, а теперь сошли лавиной на них, — происходящее проносится короткими вспышками: громкий скулеж, длинные ноги на его плечах, подрагивающий живот под языком.

ты пахнешь непростительной ошибкой, что в глотку льется раскалённым персиковым вином.
[AVA]https://forumupload.ru/uploads/001a/fe/04/200/740562.png[/AVA]
[NIC]Jaemin[/NIC]